Евгений Дунашов, 30.08

Он снился мне, вновь. Его слезящиеся глаза выдавали грусть разбитого сердца. Когда-то я клалась в том, что обязана разбить его сердце, истоптать душу и выбросить, как сделал когда-то со мной это он. Так почему же этот взгляд, эти слезящиеся светлые глаза, полные боли, кольнули меня, заставили встрепенуться? И хоть головой я осознавала невозможность происходящего, что это лишь плод моей фантазии, эхо кричащих осколков души, поломанной его рукой, однако чувство внутри, его дыхание, движение глаз — все это было слишком реально, чтобы быть сном. Движение губ, к которым я с такой страстью прижималась, вызвало во мне океан эмоций, буря внутри набирала силу, готовая вырваться в любой момент и закричать от желания вновь прильнуть к ним своими губами. Трепет, пробирающий до костей, вызванный его говорящими глазами, словно побуждал на какие-либо действия, давал внутренние толчки к осуществлению нарастающих в душе желаний. Не в силах больше это терпеть, я прервала этот момент, вернувшись в серую, бледную реальность, которая ударила мне в затылок ледяным дыханием одиночества.

— Верка!
— Чаво!
— Чаво-чаво. Как без мужика с детьми останешься, дура? Да и не бьет он тебя, чего зря наговариваешь?
— Ничего. Пусть посидит недельку — охолонётся малость!
— А три года не хочешь?
— Три года? Да за что?
— Закон такой. А когда отсидит он от обиды, что его родная жена посадила к тебе не вернется. Не переживет он такого позора. Он же на виду — председатель!
— Никуда он не денется! Кому он нужен, такой?
— Да хотя бы Нюрке! С ходу подберёт!
— Эта, конечно, подберет... А с другой стороны, Советская власть дала свободу и равноправие — женщине!
— Свободу и равноправие дала, а мужика — не даст! Ты сама подумай, кто тебя с твоими детьми кормить будет? Свободу и равноправие в печь не поставишь. И на плечи не накинешь.