Михаил Вальковский, 29.12

Каждый жил не так, как хотел, и рад был про это забыть, а напившись, эти тусклые тупые души уподоблялись богам, и каждый становился владыкой в своем раю, вволю предавался пьяным страстям.

Шуршащими аллеями, по золотым струнам солнечных лучей, искрясь и потрескивая электрическими цепями, уплывали в загадочные просторы вселенной бойкие трамвайчики моих мыслей. Осенний парк был полон воздуха, прозрачного до звона, как городские витрины, и, с каждым шагом все глубже наполняясь прохладной свежестью последних минут угасающего дня, я острее ощущал свободу от созерцания человеческих лиц, ярких детских курток и блекло-розовых языков оторопевших такс – пустынно, светло, журчаще. Я бродил по губчатым лентам асфальтированных дорожек, зябко курил, терял зонты. Алыми бабочками летела под ноги кленовая мишура, насвистывая вальсы, а деревья, гордые и величественные, все шептались, шептались, небрежно потряхивая нередеющими шевелюрами. Солнце медленно таяло; вспыхивали глянцем жёлтые липы. С каждой секундой, с каждым ударом сердца необратимо утекало сквозь пальцы бесценное, неумолимое время. И, щурясь на солнце, я с чудовищным хрустом все чаще и чаще ломал подошвами туфель хрупкие разноцветные крылья. Мой живой, блестящий, как крепкое яблочко, сентябрь сеял яркие хлопья, словно увядшие лепестки оборванных чувств. …А где-то рядом, за спиной, в навязчивом гуле непреодолимой пустоты, ни для кого невидимый, трепетал, неловко подрагивая на тонкой ниточке, розовый, как жевательная резинка, воздушный шарик надежды, такой же нелепый и всесильный, как детские мечты…