Роман Казьмин, 03.02.1992

... Я смотрю сейчас на тебя и пытаюсь тебе объяснить, что ты мне дороже, чем те двенадцать лет, которые я посвятил Солярису, и что я хочу быть с тобой. Может, твое появление должно быть пыткой, может, услугой, может, микроскопическим исследованием. Выражением дружбы, коварным ударом, может, издевательством? Может быть, всем вместе или — что кажется мне самым правдоподобным — чем-то совсем иным. Но в конце концов разве нас должны занимать намерения наших родителей, как бы они друг от друга ни отличались? Ты можешь сказать, что от этих намерений зависит наше будущее, и с этим я соглашусь. Не могу предвидеть того, что будет. Так же, как ты. Не могу даже обещать тебе, что буду тебя всегда любить. После того, что случилось, я ничему не удивлюсь. Может, завтра ты станешь зеленой медузой? Это от нас не зависит. Но в том, что от нас зависит, будем вместе. Разве этого мало?

Не было больше протеста в том, чтобы ты тратил столько времени на покупку синей краски для волос и не доставал панковские шмотки. Это смотрится так мелочно. Ты хочешь быть индивидуальным, верно? Ты выглядишь, как в униформе. Ты выглядишь, как панк. Это не бунт. Это мода. Тогда, что же такое бунт? Бунт происходит в сознании, ты не можешь создать его, просто идешь своим путем.. Я имею в виду, что в анархии нет будущего, но пока я был в ней, мысли о будущем не возникало. Мы были уверены, что мир на*бнется. Когда этого не случилось, я был вынужден что-то сделать, так что в ж*пу это всё. Это был по-прежнему я — нарушитель спокойствия. Я могу сломать намного больше, будь я внутри системы, а не вне.