Александра Згоробец, 04.12

Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска...
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и — неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно-оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.

Меня уже не интересуют определения, понятия и пр., меня интересует только живое переживание, и я начинаю вглядываться в лохмотья своего «я» в надежде отследить в его дырах настоящую, действительную жизнь. Ни одна система понятий, какой бы стройной она ни была, не может заменить мне отблеска действительной жизни… И вот, (.....), я вспоминаю, как много лет назад я стою у больницы и гляжу в окно второго этажа, в котором моя мама смотрит на меня… Во мне что-то освобождается, и меня захлёстывает такое сильное состояние любви и боли, что я полностью растворяюсь в нём, исчезает всё: время, пространство, тело, мысли, остаётся только бесконечная любовь и невыносимая боль.