Антонина Бортикова,

Сверчок поет, запрятавшись во тьму,
И песенка его не пустословье,—
Не зря сверчит, дай бог ему здоровья,
И я не зря завидую ему.
Я говорю: невидимый, прости,
Меня сковало смертной немотою,
Одно твое звучание простое
Могло б меня от гибели спасти,—
Лишь песенку твою, где нет потерь,
Где непрерывностью речетатива
И прошлое и будущее живо,—
Лишь эту песню мне передоверь!

Шуршащими аллеями, по золотым струнам солнечных лучей, искрясь и потрескивая электрическими цепями, уплывали в загадочные просторы вселенной бойкие трамвайчики моих мыслей. Осенний парк был полон воздуха, прозрачного до звона, как городские витрины, и, с каждым шагом все глубже наполняясь прохладной свежестью последних минут угасающего дня, я острее ощущал свободу от созерцания человеческих лиц, ярких детских курток и блекло-розовых языков оторопевших такс – пустынно, светло, журчаще. Я бродил по губчатым лентам асфальтированных дорожек, зябко курил, терял зонты. Алыми бабочками летела под ноги кленовая мишура, насвистывая вальсы, а деревья, гордые и величественные, все шептались, шептались, небрежно потряхивая нередеющими шевелюрами. Солнце медленно таяло; вспыхивали глянцем жёлтые липы. С каждой секундой, с каждым ударом сердца необратимо утекало сквозь пальцы бесценное, неумолимое время. И, щурясь на солнце, я с чудовищным хрустом все чаще и чаще ломал подошвами туфель хрупкие разноцветные крылья. Мой живой, блестящий, как крепкое яблочко, сентябрь сеял яркие хлопья, словно увядшие лепестки оборванных чувств. …А где-то рядом, за спиной, в навязчивом гуле непреодолимой пустоты, ни для кого невидимый, трепетал, неловко подрагивая на тонкой ниточке, розовый, как жевательная резинка, воздушный шарик надежды, такой же нелепый и всесильный, как детские мечты…