Елена Суркова, 10.04.1991

Так уж устроен этот мир — не всё будет по твоему. Большинство людей могут быть лишь проблеском в великой тьме времени. Но ты, Элен Аквилла, не искра, что быстро гаснет. Ты станешь факелом в ночи, если осмелишься гореть. Если ты выживешь, то станешь силой, с которой будут считаться в этом мире. Но сначала ты будешь уничтожена. Будешь сломлена. Ты – мой храм. Ты – мой пастырь. Ты – моя молитва. Ты – мое освобождение. Семья стоит того, чтобы умереть и убить за нее. Борьба за своих родных – это единственное, что помогает нам двигаться дальше, когда больше ничего не осталось. Мало кому нравится, если кто-то видит его страдания, а горе заставляет страдать сильнее всего. Ильяас – это мальчик, каким ты был. Элиас – это мужчина, каким ты стал. Дети рождаются для того, чтобы разбивать сердца своим матерям. Всегда так боишься темноты внутри себя! Неужели ты не понимаешь? Пока сражаешься с темнотой, находишься среди света. Я искал в ее глазах сомнение, страх, неуверенность. Но видел только огонь. Огонь, что горел в ней, ее горячая решимость – все это находило отклик в моей душе. Задевало нечто сокровенное, глубоко скрытое и скованное цепями, но отчаянно желающее вырваться. Верить во что-то более великое, чем ты сам, и есть истинная вера. Дураки во время боя отвлекаются на слова, а воины этим пользуются. Пусть думает, что усмирил меня. Пусть думает, что победил. Вскоре он осознает свою ошибку: он поклялся играть честно.
Зато я – нет. Беда всех жадных людей в том, что они считают остальных такими же жадными. Но почему он доверил нам свой самый большой секрет? Я так и спросила.
— Потому что вы дети и можете это понять, — сказал он. — И потому что я слышал вон его... — Он кивнул на Билла. — Ему пока еще невтерпеж смотреть, если кому-то плохо приходится. Вот подрастет, тогда не станет из-за этого ни плакать, ни расстраиваться. Может, ему что и покажется, ну, скажем, не совсем справедливым, но плакать он не станет, еще несколько лет — и не станет.
— О чем плакать, мистер Реймонд? — Билл вспомнил, что он мужчина.
— О том, как люди измываются друг над другом и даже сами этого не замечают. О том, как белые измываются над цветными и даже не подумают, что цветные ведь тоже люди.

Если гуляешь ночью по улице и какой-то человек, видный уже издалека, — ибо улица перед нами идет в гору и с неба светит полная луна, — бежит нам навстречу, то мы не будем хватать его, даже если он слаб и одет в лохмотья, даже если кто-то бежит за ним следом и кричит, но мы дадим спокойно бежать ему дальше. Ибо стоит ночь и мы не виноваты в том, что улица поднимается перед нами в свете полной луны, и кроме того, быть может, эти двое устроили эту погоню ради развлечения; быть может, они преследуют третьего; быть может, первого преследуют ни за что; быть может, второй хочет совершить убийство, и мы станем соучастниками этого убийства; быть может, оба ничего не знают друг о друге и каждый лишь на свой страх и риск бежит домой, в постель; быть может, это лунатики; быть может, первый вооружен.
И в конце концов, разве не может быть так, что мы устали? Не хватили ли мы чересчур вина? Мы рады, что не видим больше и второго.