Александр Мальгин, 19.02

Он равнодушно взглянул на море голов, без конца и края простиравшееся перед ним, море лиц, на которых налитые кровью глаза напоминали ржавые гвозди, а меж желтых зубов тяжело покоился бесформенный черный язык. Казалось, у толпы одно-единственное лицо, общее для всех людей, огромный устрашающий лик; от него исходило грозное безмолвие, которое заволокло все окружающее. Толпе предстояло сделать выбор: бог или разбойник, истина или насилие... и единодушным пронзительным воплем толпа потребовала, чтобы бог был предан смерти. И поскольку бог допустил все это, Пилат приказал рабу принести чашу с водой и умыл руки в знак своей невиновности, не обращая больше внимания на неистовствующую толпу. Однако же, когда Пилат повернулся и увидел немой лик бога, он понял, что не может переложить на толпу даже малую часть своей вины, потому что только он один знал истину. Он невольно причинял богу одну боль за другой, потому что знал истину, но не разумел её, — и поняв это, он закрыл лицо руками, с которых ещё капала вода. И с этой минуты Пилат, как казалось ему, стал мертвецом среди мертвецов.

Кто храбрым сам себя назвал,
Тот незадачливый бахвал.
Других считая дураками,
Бахвалы треплют языками,
О подвигах своих кричат,
Тогда как храбрые молчат,
Тем, кто в сраженьях побеждает,
Хвала людская досаждает.
Зато бахвал готов приврать,
Чтобы в героя поиграть.