Iskak Jamankulov,

— Ну что ж, Хиггинс, тебе слово.
— История эта приключилась прошлым летом на ферме моего дяди в Вирджинии. Мы с братом только что закончили косить поле и наслаждались вечерней трапезой под сенью вязов. Братик спустился к ручью за водой, а я в это время, взял миску с аппетитнейшим пудингом и положил туда, не один, а два крупных колтежка овечьего дерьма. А когда он вернулся, я предложил ему отведать пудинг. И не сойти мне с этого места — он съел весь пудинг из дерьма. Все до последней крошки.
— Ты заставил брата съесть дерьмо?..
— Ха-ха-ха, да.
— Забавная история.
— Расскажи, чем кончилась. В этом весь смысл.
— Так вот, если говорить на чистоту — нет у меня брата. Все это случилось со мной — я съел овечье дерьмо. Клянусь, так и было.
— Мда, какая остроумная развязка.

Он, в сущности любил вовсе не Марту, а те вечера, когда они шли в кино, где на нее тотчас устремлялись взоры публики: то был миг, когда он как бы хвастался ею перед всем миром. То была не любовь, а самолюбование, упоение своей силой, удовлетворение тщеславия. Даже его страсть, властное влечение к ее плоти коренились, может быть, в том же первоначальном чувстве изумления: подумать только, он обладает таким неповторимо прекрасным женским телом, может вытворять с ним что угодно!