Богдан Князев, 18.04

Сажусь на парапет, беспечно свесив ноги, и внезапно повзрослевший рыжий мальчишка-рассвет с золотыми глазами садится со мной рядом. Сейчас мы с ним почти братья. Невыносимое ночное жжение зрачков вдруг превращается в слезящиеся глаза, по-моему, от этого прозрачного дрожащего утра такие же золотые, как и у моего непутевого божественного братишки. Я смотрю этими слезящимися глазами, как мир превращается в стихи, в музыку, в картину. Как бегущая внизу по своим делам женщина в красном пальтишке внезапно рифмуется с рваным облаком, отразившемся в спокойной и на редкость прозрачной лужице. Как безумным симфоническим оркестром звучит ветер, запутавшийся в смычках деревьев под ударный ритм заводящихся машин. Как мазок за мазком ложится город на тело немыслимо взрослеющего дня, а молодой мужчина-рассвет с шальной улыбкой и прежним ребячеством в глазах стоит надо всем единственным гениальным дирижером. И сердце его горит, горит, освещая весь мир, который я сейчас так невыносимо люблю.

— Сир Барристан любит свою честь, великий мейстер Пеццель любит своё дело, а Мизинец любит Мизинца.
— А Королевская гвардия?
— Бумажный щит...