Ольга Захарова-Снежная, 29.01

Начиная с того дня, когда он чихнул на площади перед виллой Загрея, и вплоть до нынешнего часа, его тело верой и правдой служило посредником между ним самим и миром. Но в то же время продолжало собственное существование, не зависимое от воплощенного в нем человека. И все эти годы в нем длился медленный, незримый процесс распада. Теперь оно завершало свой путь и было готово расстаться с хозяином, вернув его миру. Дрожь, внезапно сотрясшая Патриса, была лишним подтверждением их давнего и обоюдного согласия, которое даровало им обоим столько радостей. Будь иначе, Мерсо не воспринял бы эту дрожь с чувством отрады. Не хитря и не малодушничая, он добился того, чего хотел: в ясном сознании остался наедине со своим телом и теперь мог заглянуть в лицо смерти широко раскрытыми глазами. Суть в том, чтобы вести себя по-мужски, ведь оба они были настоящими мужчинами. И больше ничего вокруг — ни любви, ни показных жестов, — только бескрайняя пустыня одиночества и счастья, среди которой Мерсо разыгрывал свои последние карты.

В одиночестве человеку волей-неволей приходится общаться с самим собой. Собственно говоря, личность – это в конечном счете обобщенная форма пребывания сознания наедине с собой, и ей неоткуда взяться, кроме как из общения с себе подобными. Поэтому, общаясь с другими, человек с самого начала обучается общению с самим собой, иными словами, готовится к одиночеству.
Однако время, отведенное на обучение в «академии общения», мы, вместо того чтобы заниматься делом, бездумно тратим, наоборот, на избавление от этого дара. Общаясь, мы менее всего думаем о том, чтобы оградить свое и чужое одиночество от посторонних вмешательств. Напротив, мы заняты только тем, что «исцеляем» от одиночества себя и других или, по крайней мере, проводим в этом направлении массированную профилактику.