Николас Оксман, 28.05.1993

Мы, наверно, были ровесники, но я еще был ребенком, а он уже успел стать большим. У него была нелегкая жизнь, поэтому он стал большим, а я со своей легкой пока оставался маленьким.
Жизнь верблюда засохла на нем ссадинами и комьями грязи и застыла печалью в его глазах. Он что-то жевал и жевал, словно боялся проглотить, зная, что больше жевать будет нечего.
Он не обрадовался нашей встрече так, как обрадовался я. Видно, жизнь еще не научила его радоваться.
А меня научила. Я стоял перед ним, дрожа от восторга, и говорил:
— Ой ты мой верблюдик! Ой ты мой маленький!
Он не был маленьким, и это было ему известно.
— Красивенький мой!
Он знал, что он не красивенький.
И пока я говорил ему эти приятные слова, он равнодушно жевал, словно собирая там, во рту, достойные слова для ответа.
Потом он их выплюнул.
Конечно, жизнь не научила его хорошим манерам, но если плевать в глаза каждому, кто хвалит тебя в глаза... Пусть несправедливо, но все же хвалит, а не ругает в глаза...
Больше я ничего не скажу. Чтоб не получилось, что в глаза я его хвалил, а за глаза говорю о нем разные гадости.