Любовь Заруднева,

Среднего роста, плечистый и крепкий,
В драном пальто, без ботинка и кепки
Кортик и браунинг есть у него
Больше не взял он с собой ничего Рядом княгиня, в чулках на подвязках
Платье — утопло в минуту развязки,
Сгинуло вместе со всеми в пучине...
Жмется бедняжка, от страха к мужчине Ну, а мужчина снимает рубашку,
Знает, что надо согреться бедняжке.
Кто уже в теме, скажите-ка, а ну-ка:
Что дальше будет...

Захлопали двери. По лестницам побежали люди, я не понял где: близко или далеко. Потом я услышал, как в зале суда чей-то голос глухо читает что-то. А когда опять раздался звонок и отворилась дверь в загородку для подсудимых, на меня надвинулось молчание зала, молчание и странное ощущение, охватившее меня, когда я заметил, что молодой журналист отвел глаза в сторону. Я не взглянул на Мари. Я не успел, потому что председатель суда объявил — в какой-то странной форме — «от имени французского народа», что мне отрубят голову и это будет произведено публично, на площади. И тогда у всех на лицах я прочел одно и то же чувство. Мне кажется, это было уважение. Жандармы стали очень деликатны со мной. Адвокат положил свою ладонь на мою руку. Я больше ни о чем не думал. Но председатель суда спросил, не хочу ли я что-нибудь добавить. Я подумал и сказал: «Нет». И тогда меня увели.