Марина Скубинь,

Сталин сидел, тяжело опершись головой на одну руку и сжимая в другой потухшую трубку. Нет, ни власть, ни кровь врага, ни вино никогда не давали ему такого наслаждения. Всерастворяющей нежностью, мужеством всепокорности, которого он в жизни никогда не испытывал, песня эта, как всегда, освобождала его душу от гнёта вечной настороженности. Но не так освобождала, как освобождал азарт страсти и борьбы, потому что как только азарт страсти кончался гибелью врага, начиналось похмелье, и тогда победа источала трупный яд побеждённых.

— Э, ты же повар! Может, сам приготовишь?
— Ватрушки, котлетки — всегда пожалуйста! Но замешивать зелья — нет, это не ко мне!
— Но Гваке позарез нужна помощь! И что такого супер сложного? Но не хочешь — как хочешь, я сам. Если это под силу динозаврихе вроде Измы, то я в два счёта справлюсь!
— Тогда надень-ка это, — [накинул на Куско антиреактивный фартук и каску] — и распишись, — [протягивает толстенный свиток]
— Так-так... — [читает] — Первая сторона снимает с себя всю ответственность за действия другой стороны в случае непредвиденных осложнений...
— Иными словами: если напортачишь чего или накуролесишь, я не при чём, на меня не пенять, по закону я чист. Не-ет, как друг я, конечно же, буду рядом, поддержу, помогу, ну, сам понимаешь, морально. А физически ты как-нибудь сам, без меня. Короче, я буду поблизости, рядом. Плюс-минус.
— Договорились.