Дмитрий Галухин, 17.06.1985

Я ем капусту и морковь, черт побери, ем лук, репу и редиску, — ем потому, что пришлось к этому привыкнуть, даже найти в них вкус, и потому что ничто другое не растет; но ведь это же еда для кроликов и коз, как трава и клевер — еда для коров и лошадей! Когда я вижу колосья зрелой пшеницы в поле, то не сомневаюсь, что все это выращено землей для воробьиных и ласточкиных клювов, а никак не для моего рта. Стало быть, когда я жую хлеб, то обкрадываю птиц, а когда ем курицу, то обкрадываю лисиц и ласок. Разве перепелка, голубь и куропатка не естественная добыча для ястреба? И ведь баран, козел или бык — скорее пища для крупных хищников, чем то жирное мясо, которое нам подают зажаренным, с трюфелями, специально для нас вырытыми из земли свиньей.

— А вас в таком состоянии никто не удержит. Попрошу не тыкать. Мы слава богу, не холопы с вами и на одном поле не сидели. На разных преимущественно, богу слава.
— Хорошо. Как Вы, сударыня такая вот, меня не остановили? Мужа вашего, родного?
— Я бы на вашем месте, начала готовиться к встрече с императором. Тем более, всё что вы ему наобещали, я предусмотрительно записала. Индусские слоны-инохолцы, безделица сущая. Цирк карликов-уродов, катание на гигантских золотых черепахах и концерт художественной самодеятельности, итальянских теноров.
— Всё!... Кандалы... Сибирь... Чаадаев! Кто? Кто меня-я за язык тянул?!