Михаил Лебёдкин, 27.11

Когда я вхожу в зал, где стены покрыты фресками или увешаны знаменитыми картинами, то испытываю почти благоговение — точно ребенок, глядящий на торжественную церемонию или на величественную процессию. Словно передо мной открывается жизнь более высокая, чем моя. Но едва я начинаю рассматривать картины по отдельности, как жизнь или покидает их, или же преображается в нечто буйное и чуждое мне. Вероятно, я слишком тупа. Я вижу сразу так много, а понимаю меньше половины. И чувствую себя дурочкой. Грустно, когда тебе говорят, что перед тобой прекрасное творение, а ты не понимаешь, почему оно прекрасно. Как будто люди говорят про небо, а ты слепа.

— Мне и правда пора. Все мои уехали и нам скоро в аэропорт.
— Э, как не хорошо. Поехали ко мне в гости. У меня хороший дом, сад. Отдохнешь, погостишь. Одна ночь. Одна ночь и ты будешь в Москве раньше, чем твои подруги.
— Товарищ Османов, вы неправильно меня поняли. Я не проститутка, я манекенщица. Спокойной ночи.
— Девочка, таким как я, не отказывают. Захочу — не уедешь. Тебя вообще не найдут.
— У вас здесь что, не советская власть?
— Здесь я советская власть.
— Я вам не позволю.
— Может быть, милицию вызовем, а? Или мужа из Москвы? И чего он сделает?
— Не мужа. Лучше любовника. Он из ЦК. Фамилию назвать?
— Не надо. Не надо никаких фамилий. Сам должен был догадаться, с такой красотой... Ну, ошибся товарищ Османов, с кем не бывает.