Иван Гринин, 03.02.1987

Склонилась ивушка над самой речкою
Ей тоже хочется на быстрину.
Она печалится с утра до вечера
Всё ждёт, пушистая, свою весну. Склонилась тонкая, как небо чистая,
Но одиночество не превозмочь...
Ах, ива-ивушка, коса пушистая,
Как мне, красавица, тебе помочь?

Тут во мне загорается дикое желание сильных чувств, сногсшибательных ощущений, бешеная злость на эту тусклую, мелкую, нормированную и стерилизованную жизнь, неистовая потребность разнести что нибудь на куски, магазин, например, собор или себя самого, совершить какую нибудь лихую глупость, сорвать парики с каких нибудь почтенных идолов, снабдить каких нибудь взбунтовавшихся школьников вожделенными билетами до Гамбурга, растлить девочку или свернуть шею нескольким представителям мещанского образа жизни. Ведь именно это я ненавидел и проклинал непримиримей, чем прочее, – это довольство, это здоровье, это прекраснодушие, этот благоухоженный оптимизм мещанина, это процветание всего посредственного, нормального, среднего.