Себастьян Михаэлос,

— Они пожирают бадахосца.
— Меня это не очень расстраивает. Куда больше действует на нервы эта дамочка, преспокойно разгуливающая по потолку.
— Не забудь, мы под наркотой. Да, ничего этого нет, никто никого не ест, это просто глюки. Я дома, и всё хорошо.
— Глюки или нет, но дочке явно нравится Хосе.
— Сдурели? Нас собираются убить, а вы про секс?
— А вдруг нам это поможет? Тебе нужно просто ей подыграть.
— Мануэль прав, ты слишком сух с девушкой. Трудно улыбнуться ей?
— Она того парня чуть не задушила!

Влюбленный спросил меня: «Пишешь газели, как прежде писал?»
«О нет! – я ответил. – Не нужно мне больше хулы и похвал». «Что так?» – он спросил. «Заблужденья ушли, – так я молвил в ответ. –
Тому, что ушло безвозвратно, возврата из прошлого нет. Слагал я газели, касыды, сатиры писал без числа,
Затем что влюблен был, и алчен, и ненависть в сердце жила. Один не заснет, не задремлет, все ночи гадает над тем,
За чей ему счет поживиться, где взять ему лишний дирхем; Другой распростился с покоем, все дни размышляет о том,
Как сахарный рот возвеличить, как локон прославить стихом; А третий, как пес одряхлевший, желает и ждет одного:
Чтоб враг ему в лапы попался, который слабее его. От этих трех псов шелудивых избавь, милосердный Господь,
Мою изнемогшую душу, мою полоненную плоть! Газели, касыды, сатиры, – навек позабыть их дозволь!
Доколь мне насиловать сердце, свой ум угнетать мне доколь? Метанье словесного сора пристало ль мужам, Анвари?
Коль некогда слыл ты болтливым, тем строже уста затвори! На путь благодатный спасенья ступи одинокой стопой,
Два три мимолетных мгновенья – и кончится искус земной!»