Наталья Новик, 19.11.1986

Балет вызывает у меня отношение сложное. Более, чем другие виды искусства, это или волшебство, или оскорбление требовательного эстетического чувства. Не случайно Сергей Эйзенштейн, в общем-то не признававший балет, называл его «стыдливым цирком». О, убийственная ирония Сергея Михайловича и сейчас нашла бы в балете немало пищи!

Вот Толстой отчего-то запомнил, как его грудного пеленали. И говорил он про это воспоминание страшное, нехорошее. Называлось это свивать. Руки, голову, ноги перепелёнывали — не шевельнёшься. Младенец рос, взрослел, мужал, старился, но его всё свивали. И всё новыми свивальниками. Страшное время душило Анну. А свивальники её назывались так: лицемерный сословный долг, лживая вера, ханжеская мещанская мораль. Но ещё в каждом бьётся живая душа. Вот она-то спелёнута и бывает. Получается, что от пут надо обязательно освобождаться, хоть это и не просто совсем, и больно, и смеху вокруг полно. Смеются те, кто свои свивальники уже давно за благо держат. Вот от них-то — от этих пут — Анне Аркадьевне избавиться и хотелось. А вокруг, конечно, смеялись. И конечно же, я говорил — боль.