Александр Лавриненко,

Итак, тебя разыскивают. За убийство. Ради моего примера предположим, что ты это сделала. Джон Рут хочет отвезти тебя в Ред-Рок, чтобы осудить. Если тебя признают виновной, горожане тебя повесят на площади, и я, как палач, сделаю свою работу. И, если соблюдены все эти моменты, это — то, что наша цивилизация считает правосудием. Однако, если родственники и близкие того, кого ты убила, стоят за этой дверью — прямо сейчас! — и если, выбив эту дверь, они возьмут, вытащат наружу и повесят тебя за шею, — это будет называться самосуд. Итак, хорошо в этом самосуде то, что он прекрасно утоляет жажду. А плохо то, что он не всегда бывает справедлив. Но, в конечном счете, в чем реальная разница между ними? Реальная разница — во мне. В палаче. Мне неважно, что ты сделала. Я не получу удовольствия от твоей смерти. Это моя работа. Повешу тебя в Ред-Роке, перееду в другой город и повешу кого-то еще. Человек, дергающий за рычаг, ломающий шею, будет беспристрастным. Беспристрастие есть сама сущность правосудия. Ибо правосудие, свершенное с пристрастием, всегда в опасности не быть правосудием.

Я давно закончил эту долгую школу дождя, сдал на отлично экзамены черного ветра. А что там дальше? Небо.