Елена Инкина,

— Вы не думаете о тех, кого уволили? Зачем вы туда идете? Вы что, передумали? Вы не понимаете, что отступи мы сегодня, завтра это может коснуться любого.
— Ему легко говорить. Значит, сделаем так: каждый из нас отдаст часть своего жалования тем, кто был уволен.
— Верно.
— Красивый жест. На какое-то время. Но как они доживут до конца месяца? Что они будут есть? А когда уволят еще двадцать человек, вы отдадите им жалование целиком?
— Геройством желудок не наполнишь никому. И себе тоже.

Он кладёт руку мне на шею и притягивает к себе. Мои губы покалывает от прикосновения его мягких губ. Я закрываю глаза, и в темноте распускаются прекрасные цветы, кружащиеся, словно снежинки, и колибри в моём сердце трепещут крылышками в такт. Я растворяюсь, исчезаю, плыву в пустоте, точно в своём сне, но на сей раз это приятное чувство — словно я парю, словно я совершенно свободна. Другой рукой он отводит волосы от моего лица; я ощущаю каждое прикосновение его пальцев и думаю о звёздах, падающих с неба и оставляющих за собой пылающий след. В этот миг — сколько бы он ни длился, секунды, минуты, дни, — когда он выдыхает моё имя мне в губы и оно смешивается с моим дыханием, я понимаю, что это был мой первый настоящий поцелуй.